- Вова, сделай мне оригами.
- Что прости? Люся, ты же знаешь, я не умею делать оригами, -  я снисходительно улыбаюсь, показывая тем самым, что не сержусь ни капли за повторённую уже в который раз просьбу. Ты, золотоволосая девчушка, смотришь на меня грустнеющими глазами, будто бы видела, что умею, что я сейчас обманываю. Нет. Никогда не умел делать оригами. И не пытался даже научиться. Дуешься и отворачиваешься от меня. Глупышка. Сколько раз повторять, что не умею.
Тяжко вздохнув, поднимаюсь с кресла и направляюсь на кухню. Спрашиваю, сделать ли тебе чаю, заранее зная ответ. «Чёрный с молоком», - помню, ты всегда пьёшь только такой. Достаю немного потрепанную и замусоленную пачку чёрного чая. «Гринфилд», кажется. Впрочем, какая разница? Главное, что чай. Или что-то на него похожее. Каждый раз, глядя на тёмную жидкость, в которую после добавляю молоко, невольно вспоминаю тот напиток, который частенько давали в больнице. Его тоже зовут чаем. Но он сладкий, противный. Из-за добротной ложки сахара (если его кладут ложкой, а не половником, кто их знает) вкус самого чая теряется, по-видимому, не зная куда приткнуться.
Аккуратно размешиваю чай с уже добавленным молоком, чтобы жидкость стала светло-коричневого цвета. Я бы ещё добавил немного сахара, чтобы было не так крепко. Добавил бы, если бы не знал, как ты не любишь сладкий чай. Когда же два цвета исчезают, а вместо них появляется один, ставлю чашку на поднос вместе с сахарницей и чашкой зеленого чая для себя и направляюсь из кухни в комнату. Ты сидишь на том же месте, на кресле у окна. Твоё законное место. Почему?
- Прошу-с, ваше величество, - делаю наигранное вежливо-надменное лицо, какое бывает у каких-нибудь дворецких королевских семей. Ты бубнишь себе что-то под нос и берешь чашу своими тонкими, бледными ручонками. Долгое нахождение в больнице сделало своё дело, оставив тебе твою мраморную кожу и какую-то странную худобу, по-своему прекрасную. Сейчас мне кажется, что я должен был чаще тебя навещать, приносить гостинцы. Я должен был быть твоим солнцем, дарящим тепло и свет. Увы. Тогда я не думал, что ты так изменишься. Не могу утверждать, что твой вид ухудшился, но и сказать, что ты похорошела, тоже нельзя. Люся, Люся, почему?
- Спасибо, - отвечаешь ты своим обычным дружелюбно-звонким голоском, каким-то непривычно высоким. Видимо, за то время, которое я тебя не видел, пока ты была в больнице, успел отвыкнуть от звука твоего голоса. Ничего, привыкну. Привыкать проще, чем отвыкать, так ты говорила? Улыбаюсь в ответ на благодарность и смотрю на часы. Пора бы мне идти. У меня же занятия скоро.
- Я пойду собираться, не скучай, - ты что-то хотела возразить, но промолчала. Знаешь, что занятия для меня важны, поэтому решаешь отпустить спокойно, без упрашивания пропустить ещё одно последнее. Кажется, ты взрослеешь. Или уже повзрослела? Очевидно, больница изменила не только твой внешний облик, но и внутренний тоже. Долго же ты там была. Вспоминая дату госпитализации и дату выписки, невольно вздрагиваю. Долго. Но главное, что ты дома. А там уже всё образумиться.
Ты остаешься одна дома. Родители вернутся поздно. Меня оставили за старшего. Ну да, я и есть старший. Главное, чтобы ты не чувствовала себя очень одинокой. В перерыве между занятием постараюсь позвонить тебе, узнать как дела, что да как. Ну, что там обычно спрашивают, когда знают, что скоро вернутся домой и встретят того, о чьем здоровье справляются. А пока мне остается лишь, быстро подхватив, сумку побежать на дополнительные занятия. И так же быстро отсидеть их. Если бы можно было ускорить время. Увы, не человек властвует над временем. Время властвует над человеком. Оно способно изменить его. Оно способно изменить что угодно! Жаль, что не всегда в лучшую сторону и не всегда так, как нам хотелось бы.
*   *   *
- Возьми трубку, прошу тебя, - в телефоне раздаются противные как никогда гудки. Я уже готов мчаться в перерыве между занятиями домой, чтобы спросить злобно-обеспокоенным голосом, что случилось, и почему ты не брала трубку. Ты как обычно, смешавшись, ответила бы что-то вроде «прости, поставила без звука, не услышала». Ты ведь всегда так отвечаешь. Наверное, мне стоит просто послать сообщение. Устрою я тебе, когда вернусь. Обязательно устрою. Как обычно, в общем-то. Несмотря на то, что тебя не так давно выписали из больницы, некоторые ситуации стали очень обычными, почти повседневными. И эта тоже. Я всегда звоню в перерывах. Всегда. И сейчас тоже. Но ты не отвечаешь. Несмотря на то, что это обычный случай, в душе поселяется скользкое, липкое, чрезмерно тяжелое предчувствие. Это же я чувствовал, когда тебе стало плохо. Это было перед госпитализацией. Это же всего лишь предчувствие, верно?
- Николай Петрович, можно я пропущу занятие, - смотрю на учителя, пытаясь сообразить, как можно было бы быстрее и короче поведать ему эту историю, чтобы он не подумал, что я просто хочу уйти с занятий. Не хочу. Вернее, хочу, но на то есть причина. Весомая, очень. – У меня сестра…
- Иди, Владимир. Не нравится мне твоя бледность, не заболел бы как, - говоря это, мужчина смотрит на меня обеспокоенными глазами. Не врите. Люди так смотрят только из вежливости. На самом деле вам всё равно. Тем не менее, приходится сдавленно улыбаться и наскоро благодарить учителя, уже бросившись к дверям, даже не застегнув как следует куртку, несмотря на холодный ветер и близкую к отрицательной температуру. Успеть бы, только бы успеть. Я обязан успеть.
В прошлый раз, когда тебя госпитализировали, я был дома и успел вовремя позвонить. Но тут, успею ли? Врачи в прошлый раз сказали, что минута промедления могла обойтись дорого. Нет. Ты будешь жить. Обязательно. Ты же не оставишь меня одного. Ты всего лишь десятилетняя девчушка, несмышлёныш, длительное время лежавший в больнице. Люся, пожалуйста…
*   *   *
- Люся! – открываю дверь нараспашку, абсолютно не беспокоясь за сломанную вазу у двери, которую сюда из гостиной перетащил я же. Врываюсь в квартиру, не запирая дверь. Быстро озираясь по сторонам, пытаясь найти тебя. – Люся! – крику так, что голос начинает срываться на хрип, кричу беспрестанно, зову, ожидая отклика. Где же ты, Люся? Я метнулся в кухню. Всматриваюсь в сумрак, едва разгоняемый свечкой, которую я поставил по твой просьбе ещё перед уходом.  Уже не кричу, но не перестаю звать тебя. Голос почти сошел на нет, сердце бешено колотится, глаза носятся по помещению. Спешу в гостиную. Чуть не падаю, захлебываясь воздухом, как рыба, выброшенная на берег. Ты лежишь на диване. Бледная, хрупкая, почти безжизненная. Неужели опоздал? Едва не плача подхожу к тебе. Падаю на пол от переживаний и испуга. Я уже испугался, что тебе вновь стало плохо. А ты…
Ты лежишь на диване с наушниками в ушах и спишь. В руках какой-то клочок бумаги. Осторожно решаюсь взять его немного дрожащей рукой. Раскрываю и чуть не вскрикиваю.
«Ну пожалуйста, сделай оригами».